Важно совсем не то, что пишут на заборах. Заборы и существуют для того, чтобы на них писали непристойности.(с) И.Порошин
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Возвращение к жизни.
читать дальшеЯ возвращался из Прайори, где пробыл месяц, снова чувствуя себя человеком. Я любил себя. Я навестил отца, и сдавая разрешение на визит, вел себя очень вежливо. И мне было хорошо. Как будто я снова был собой – ведь раньше, стоило кому-то хоть как-то прокомментировать происходящее, и я начинал думать, что они цепляются ко мне.
После тех успехов, которых я добился в Прайори, я решил, что быть счастливым человеком для меня важнее, чем быть игроком в снукер. Поэтому во время визита к отцу сразу после выхода из больницы я сказал ему: «Не думаю, что хочу дальше играть в снукер. Ты понимаешь меня, не так ли?».
Он посмотрел на меня и ответил, что не понимает.
«Что ты подразумеваешь под тем, что не понимаешь меня? Папа, если я хочу поступить так, и это сделает меня счастливым, разве не это самое важное?»
«Да, - сказал он, - но я не понимаю, как твое счастье связано с отказом от снукера»
Я подумал, что он сошел с ума. Я был счастлив, начал чувствовать себя полноценным человеком, меньше всего мне хотелось возвращаться к прошлому. Но я послушал его.
Весь месяц в Прайори я не брал кий в руки и не подходил к столу. К тому же я вообще никогда не играл летом, отдыхая два или три месяца. По возвращении я снова начал практиковаться и, хотя играл отвратительно, был по-прежнему счастлив. Я подумал, что это уже прогресс - в прошлом я бы страшно грыз себя за такую игру.
Первым турниром, в котором я участвовал после больницы, стал Champions Cup, и я делал все, чтобы сыграть как можно лучше. Мне удалось дойти до финала. Во время того матча я волновался, как никогда раньше в своей жизни, и начало было катастрофическим – после первых пяти фреймов я проигрывал Марку Вильямсу 1-4. В какой-то момент я посмотрел на трибуну и увидел там трех моих ближайших друзей из Прайори, – Чарли, Мартина и Роуз. До этого момента я понятия не имел, что они были на матче. «Боже, - подумал я, - они считают меня одним из лучших снукеристов всех времен, а меня тут выносят». Эта мысль раззадорила меня, я выиграл следующий фрейм. В Прайори мы с Мартином когда-то называли друг друга «слэг», так что подняв глаза вверх, я прошептал ему одними губами «Ты, Слээээгггггг», а он начал смеяться. (Есть предположение, что речь идет о персонаже из «Трансформеров». Слэг обладал довольно скверным характером.) Он ответил мне тем же. После каждого фрейма мы обменивались этими словами. Уровень адреналина у меня подскочил, у меня было ощущение, что я летаю, я был в эйфории, и мне это нравилось. Сомневаюсь, что Марк Вильямс ощущал то же самое – он играл фантастически, показывая лучший снукер, который мне когда-либо доводилось видеть в его исполнении – а я начал свой камбэк и закончил победой 7-5. Я выиграл шесть из семи последних фреймов. Казалось, что я все исполнял великолепно – и отыгрыши, и длинные удары и брейки.
После матча мы отметили победу чашечкой чая. Это было в новинку для меня. Мы провели вместе около сорока пяти минут, а потом Чарльз, Мартин и Роуз уехали назад в лечебный центр.
Когда я вернулся из Прайори, все снукеристы профессионалы знали, где я был – слишком много об этом писалось в газетах. Я рассказал Джимми о своем лечении, и он первый убедился, что со мной все хорошо. Он задал мне много вопросов и очень поддержал меня. Большинство остальных мне почти ничего не сказали, хотя я уверен, что некоторые из них понимали, через что я прошел. Зарабатывать снукером на жизнь – довольно странная профессия, и у всех нас случаются срывы. Сначала очень много свободного времени, а затем весь сезон игра под жесточайщим давлением. Иногда вы чувствуете себя плохо, и вам нужно что-нибудь сделать. Стивен Ли помешан на еде, Вилли Торн азартен и любит риск. Это его заморочка. У нас с ним был тур, так он висел на телефоне 24 часа в сутки по семь дней в неделю, записывая ставки. Возможно, чтобы играть в снукер, вам нужно быть человеком, который умеет привязываться до полного привыкания – это настолько тяжелая игра, что вам необходимо стать зависимым от нее, чтобы тратить часы на тренировки для достижения необходимых стандартов.
Зависимость не исчезает после лечения. Наркоманы остаются наркоманами, даже если они ничего не принимают десятилетиями. Говорят, что зависимость – это болезнь, от которой нельзя отдохнуть. После Прайори я не пил семь или восемь месяцев и чувствовал себя замечательно. Я снова вернулся к жизни.
Однако, возвращение к прошлому было неминуемо - я снова принялся за старое и меня угнетало чувство вины. Я беседовал с приятелями, которым удалось вылечиться, и они говорили: «Послушай, не волнуйся, так бывает, ты можешь начать все сначала. Позвони, когда почувствуешь, что готов сорваться». Но могу сказать, что звонок кому-то, кто будет меня отговаривать, будет последним, что я сделаю.
Для меня жизненно важно, чтобы это не вошло в привычку. Я знаю, что сейчас моя жизнь под контролем, но когда я встречаюсь в определенных кругах с некоторыми людьми, могу честно признаться, искушение подумать «О, все это чепуха. Забудь о выздоровлении, я всегда могу к нему вернуться, могу снова посещать собрания или обратиться в Прайори и, получив профессиональную помощь, начать все сначала» есть всегда. Когда я предоставлен самому себе, я думаю: «Я могу встречаться с друзьями, с которыми я когда-то принимал наркотики и все со мной будет ОК». Я убеждаю себя, что способен справиться с этим – могу быть рядом с ним, но не делать то же самое. Но я все равно знаю, что это чушь, знаю, что обманываю себя. После выхода из Прайори я уже срывался пару раз, но всегда возвращался к исходной точке и начинал с самого начала. И всегда чувствовал себя виноватым.
Жизнь наркомана – это постоянная борьба – он должен бороться за то, чтобы следовать Программе Двенадцати Шагов, чтобы поступать правильно, чтобы продолжать вести себя хорошо. Моя жизнь была поломана, мне было плохо, и в Прайори специалисты сказали мне, что если я буду следовать этой программе, я снова обрету душевное равновесие. Но как бы сильно я не старался, были моменты, когда я переставал бороться. Эта программа опирается на ваши внутренние силы, предполагается, что необходимо раскрыться ей навстречу и сделать ее частью своей жизни - для меня это было трудно. И каждый раз, когда болезнь ко мне возвращалась или у меня был очередной срыв – назовите это как угодно – я чувствовал себя виноватым.
И больше всего перед своей девушкой Джо. Мы встретились благодаря Narcotics Anonymous. И наше прошлое стало одной из причин, почему мы стали встречаться. Она изумительная, и у нее не было рецидивов уже два года, что, в известном смысле, делает ситуацию для меня еще сложнее. После своих срывов я хочу поговорить с ней, но всегда беспокоюсь, что она разочаруется во мне. А если я не рассказываю ей о своем поступке, я продолжаю думать о нем, мне приходится постоянно контролировать свое поведение, в результате я становлюсь нервным, довольно вспыльчивым и со мной тогда тяжело находится рядом.
Какая-то моя часть всегда жаждет чего-то большего. Я думаю: «Мне только 27, я слишком молод, чтобы не позволять себе все то, что делают мои ровесники». Но на самом деле я ничего не теряю, ведь если подойти к этому разумно и посмотреть, куда завела меня такая жизнь, то нельзя обнаружить ничего кроме сплошных несчастий. Я пытался убедить себя, что речь идет просто об одном вечере, о маленькой вечеринке, где я поведу себя по-другому; а потом вернусь к лечению, и буду проходить его ревностнее, чем когда-либо.
Программа способна предложить вам очень много, и хотя сейчас мне куда лучше, чем пару лет назад, я знаю, что не использую все ее возможности. Я больше близко не общаюсь с людьми из Прайори. Я не прошел профилактический курс, что мне, вероятно, следовало бы сделать. Но в Рохэмптон было долго ехать, а после снукерных матчей я обычно очень измотан. Однако я посещал свои местные собрания. Сейчас я консультируюсь в Прайори, который в Саутгейте, и получаю такую же помощь, как если бы это был Рохэмптон.
Я все еще многого не знаю. Не могу сказать однозначно, что правильно, а что нет. Я только знаю, над чем мне надо работать.. Например, есть приятель, который звонит мне, приглашая поиграть в гольф. Я знаю, что если я буду играть с ним в гольф, я могу закончить тем, что возьмусь за старое, что возбуждение от разговора про наркотики или разных пташек или про то, как делать разные неправильные вещи закончатся встречей с кем-нибудь, кто курит травку. Я буду чувствовать себя неловко, отказываясь, поэтому, в конце концов, я закурю косяк. Это моя слабость. Я думаю об этом, знаю, что все к этому придет, и говорю себе, что сумею сказать им: «Я ухожу»; но когда такая ситуация случается на самом деле, я начинаю думать, что никуда не пойду – и это беспокоит меня.
Надеюсь, что к тому времени, как вы будете читать это, я сумею полностью вылечится, однако в данный момент я все еще к этому иду. Быть зависимым от чего-либо означает, что в глубине тебя всегда остается крохотная часть, которая в любой момент может воскреснуть и прийти незваной. Я не могу даже выпить стакан вина, потому что если я так сделаю, я захочу больше. Я уверен, что на этой неделе все будет нормально – я схожу на наше собрание и проделаю свои Двенадцать Шагов. Это как домашнее задание. Я должен записать все эти вещи про отрицание, про сомнения, про бессилие, и тогда я могу настроить себя на то, что не могу так поступать. Как только это записано на бумаге и уложилось в моих мозгах, когда бы мой друг не позвонил мне, приглашая играть в гольф, поскольку я заложил основу, сделал домашнее задание, установив для себя границы, я знаю, куда это может завести меня. И сегодня у меня есть выбор - хочу ли я сыграть с ним в гольф и позволить себе слабость или сыграть с кем-то другим, кто не будет предлагать мне травку. А потом я снова могу идти на собрания. Я не хочу опять совать свою руку в огонь. Косячок может быть только один, но его будет достаточно, чтобы я снова загулял.
Этот приятель знает, что мы с Джо встретились благодаря Nar¬cotics Anonymous, и он знает, что Джо больше не принимает наркотики. В его обществе я чувствую себя неуютно. У меня не хватило мужества сказать ему, что я болен, потому что мне было наполовину стыдно, и я убежден, что он будет думать обо мне, как о полном ничтожестве. Но Джо продолжает говорить, что я должен противостоять этому и рассказывать людям, поэтому сейчас я честен с собой, перекладывая давление на них - если они судят обо мне по этому факту, пусть они будут чувствовать себя отвратно, а не я.
Мне следует ходить на собрания каждый вечер, но я не хожу. Хотя собираюсь именно так и делать.
На этой неделе я виделся с консультантом в Прайори и рассказал ему про свою слабость. Он сказал: «Если вы выпьете до понедельника, обещайте мне, что вы приедете в Прайори на неделю». Я сказал ему, что не могу пообещать такого, поскольку чувствую себя слишком слабым. Но на этих выходных я собираюсь доказать себе, что могу ходить на собрания и чувствовать себя хорошо. Если у меня получится, все у меня будет великолепно. А если сдамся, уверен, я буду чувствовать себя дерьмово.
Последний раз, когда я сдался, я ушел в загул на всю ночь. Джо очень волновалась, так как понятия не имел, где я. Если бы я мог пойти куда-нибудь, выкурить косячок, взять пару пива, а в 2 ночи сказать: «Ок, я иду домой», было бы чудесно. Но я так не могу. Я бы хотел, что так было. Мне бы хотелось, чтобы я мог так себя контролировать.
Зависимость от наркотиков заставляет вас обманывать других, а я ненавижу это, потому что честен по природе. Меня так воспитали.
Побыв уже на нескольких сотнях наших собраний, я слышал более, чем достаточно страшных историй. Я видел, как умирают друзья. Один человек, с которым мы вместе проходили курс лечения, умер после того, как вышел из Прайори. Первый раз, когда я увидел на встрече этого красивого тридцатилетнего миллионера , я подумал, что это «подстава». С его деньгами он сделал Прайори для себя чем-то вроде отеля: он оставался на некоторое время, уходил домой, снова возвращался. Я думал, он развлекается. Через шесть недель он умер – отказали почки: 30 лет, алкоголик.
Я был глубоко потрясен этим. Оказалось, что это действительно вопрос жизни и смерти. Смерть приятеля открыла мне глаза на то, как легко я могу вернуться к прошлому: снова пропадать на вечеринках, набрать вес, запить, принимать наркотики, начать себя ненавидеть.. Такой образ жизни означает для меня смерть. Я чувствовал, что гибну, когда жил так, я хотел умереть, когда ощущал это чувство.
Выходные прошли. Мой приятель по игре в гольф звонил и оставил три сообщения, а я нарочно на них не ответил. Мне удалось пережить эти дни и не сорваться, и я был чертовски горд собой.
читать дальшеЯ возвращался из Прайори, где пробыл месяц, снова чувствуя себя человеком. Я любил себя. Я навестил отца, и сдавая разрешение на визит, вел себя очень вежливо. И мне было хорошо. Как будто я снова был собой – ведь раньше, стоило кому-то хоть как-то прокомментировать происходящее, и я начинал думать, что они цепляются ко мне.
После тех успехов, которых я добился в Прайори, я решил, что быть счастливым человеком для меня важнее, чем быть игроком в снукер. Поэтому во время визита к отцу сразу после выхода из больницы я сказал ему: «Не думаю, что хочу дальше играть в снукер. Ты понимаешь меня, не так ли?».
Он посмотрел на меня и ответил, что не понимает.
«Что ты подразумеваешь под тем, что не понимаешь меня? Папа, если я хочу поступить так, и это сделает меня счастливым, разве не это самое важное?»
«Да, - сказал он, - но я не понимаю, как твое счастье связано с отказом от снукера»
Я подумал, что он сошел с ума. Я был счастлив, начал чувствовать себя полноценным человеком, меньше всего мне хотелось возвращаться к прошлому. Но я послушал его.
Весь месяц в Прайори я не брал кий в руки и не подходил к столу. К тому же я вообще никогда не играл летом, отдыхая два или три месяца. По возвращении я снова начал практиковаться и, хотя играл отвратительно, был по-прежнему счастлив. Я подумал, что это уже прогресс - в прошлом я бы страшно грыз себя за такую игру.
Первым турниром, в котором я участвовал после больницы, стал Champions Cup, и я делал все, чтобы сыграть как можно лучше. Мне удалось дойти до финала. Во время того матча я волновался, как никогда раньше в своей жизни, и начало было катастрофическим – после первых пяти фреймов я проигрывал Марку Вильямсу 1-4. В какой-то момент я посмотрел на трибуну и увидел там трех моих ближайших друзей из Прайори, – Чарли, Мартина и Роуз. До этого момента я понятия не имел, что они были на матче. «Боже, - подумал я, - они считают меня одним из лучших снукеристов всех времен, а меня тут выносят». Эта мысль раззадорила меня, я выиграл следующий фрейм. В Прайори мы с Мартином когда-то называли друг друга «слэг», так что подняв глаза вверх, я прошептал ему одними губами «Ты, Слээээгггггг», а он начал смеяться. (Есть предположение, что речь идет о персонаже из «Трансформеров». Слэг обладал довольно скверным характером.) Он ответил мне тем же. После каждого фрейма мы обменивались этими словами. Уровень адреналина у меня подскочил, у меня было ощущение, что я летаю, я был в эйфории, и мне это нравилось. Сомневаюсь, что Марк Вильямс ощущал то же самое – он играл фантастически, показывая лучший снукер, который мне когда-либо доводилось видеть в его исполнении – а я начал свой камбэк и закончил победой 7-5. Я выиграл шесть из семи последних фреймов. Казалось, что я все исполнял великолепно – и отыгрыши, и длинные удары и брейки.
После матча мы отметили победу чашечкой чая. Это было в новинку для меня. Мы провели вместе около сорока пяти минут, а потом Чарльз, Мартин и Роуз уехали назад в лечебный центр.
Когда я вернулся из Прайори, все снукеристы профессионалы знали, где я был – слишком много об этом писалось в газетах. Я рассказал Джимми о своем лечении, и он первый убедился, что со мной все хорошо. Он задал мне много вопросов и очень поддержал меня. Большинство остальных мне почти ничего не сказали, хотя я уверен, что некоторые из них понимали, через что я прошел. Зарабатывать снукером на жизнь – довольно странная профессия, и у всех нас случаются срывы. Сначала очень много свободного времени, а затем весь сезон игра под жесточайщим давлением. Иногда вы чувствуете себя плохо, и вам нужно что-нибудь сделать. Стивен Ли помешан на еде, Вилли Торн азартен и любит риск. Это его заморочка. У нас с ним был тур, так он висел на телефоне 24 часа в сутки по семь дней в неделю, записывая ставки. Возможно, чтобы играть в снукер, вам нужно быть человеком, который умеет привязываться до полного привыкания – это настолько тяжелая игра, что вам необходимо стать зависимым от нее, чтобы тратить часы на тренировки для достижения необходимых стандартов.
Зависимость не исчезает после лечения. Наркоманы остаются наркоманами, даже если они ничего не принимают десятилетиями. Говорят, что зависимость – это болезнь, от которой нельзя отдохнуть. После Прайори я не пил семь или восемь месяцев и чувствовал себя замечательно. Я снова вернулся к жизни.
Однако, возвращение к прошлому было неминуемо - я снова принялся за старое и меня угнетало чувство вины. Я беседовал с приятелями, которым удалось вылечиться, и они говорили: «Послушай, не волнуйся, так бывает, ты можешь начать все сначала. Позвони, когда почувствуешь, что готов сорваться». Но могу сказать, что звонок кому-то, кто будет меня отговаривать, будет последним, что я сделаю.
Для меня жизненно важно, чтобы это не вошло в привычку. Я знаю, что сейчас моя жизнь под контролем, но когда я встречаюсь в определенных кругах с некоторыми людьми, могу честно признаться, искушение подумать «О, все это чепуха. Забудь о выздоровлении, я всегда могу к нему вернуться, могу снова посещать собрания или обратиться в Прайори и, получив профессиональную помощь, начать все сначала» есть всегда. Когда я предоставлен самому себе, я думаю: «Я могу встречаться с друзьями, с которыми я когда-то принимал наркотики и все со мной будет ОК». Я убеждаю себя, что способен справиться с этим – могу быть рядом с ним, но не делать то же самое. Но я все равно знаю, что это чушь, знаю, что обманываю себя. После выхода из Прайори я уже срывался пару раз, но всегда возвращался к исходной точке и начинал с самого начала. И всегда чувствовал себя виноватым.
Жизнь наркомана – это постоянная борьба – он должен бороться за то, чтобы следовать Программе Двенадцати Шагов, чтобы поступать правильно, чтобы продолжать вести себя хорошо. Моя жизнь была поломана, мне было плохо, и в Прайори специалисты сказали мне, что если я буду следовать этой программе, я снова обрету душевное равновесие. Но как бы сильно я не старался, были моменты, когда я переставал бороться. Эта программа опирается на ваши внутренние силы, предполагается, что необходимо раскрыться ей навстречу и сделать ее частью своей жизни - для меня это было трудно. И каждый раз, когда болезнь ко мне возвращалась или у меня был очередной срыв – назовите это как угодно – я чувствовал себя виноватым.
И больше всего перед своей девушкой Джо. Мы встретились благодаря Narcotics Anonymous. И наше прошлое стало одной из причин, почему мы стали встречаться. Она изумительная, и у нее не было рецидивов уже два года, что, в известном смысле, делает ситуацию для меня еще сложнее. После своих срывов я хочу поговорить с ней, но всегда беспокоюсь, что она разочаруется во мне. А если я не рассказываю ей о своем поступке, я продолжаю думать о нем, мне приходится постоянно контролировать свое поведение, в результате я становлюсь нервным, довольно вспыльчивым и со мной тогда тяжело находится рядом.
Какая-то моя часть всегда жаждет чего-то большего. Я думаю: «Мне только 27, я слишком молод, чтобы не позволять себе все то, что делают мои ровесники». Но на самом деле я ничего не теряю, ведь если подойти к этому разумно и посмотреть, куда завела меня такая жизнь, то нельзя обнаружить ничего кроме сплошных несчастий. Я пытался убедить себя, что речь идет просто об одном вечере, о маленькой вечеринке, где я поведу себя по-другому; а потом вернусь к лечению, и буду проходить его ревностнее, чем когда-либо.
Программа способна предложить вам очень много, и хотя сейчас мне куда лучше, чем пару лет назад, я знаю, что не использую все ее возможности. Я больше близко не общаюсь с людьми из Прайори. Я не прошел профилактический курс, что мне, вероятно, следовало бы сделать. Но в Рохэмптон было долго ехать, а после снукерных матчей я обычно очень измотан. Однако я посещал свои местные собрания. Сейчас я консультируюсь в Прайори, который в Саутгейте, и получаю такую же помощь, как если бы это был Рохэмптон.
Я все еще многого не знаю. Не могу сказать однозначно, что правильно, а что нет. Я только знаю, над чем мне надо работать.. Например, есть приятель, который звонит мне, приглашая поиграть в гольф. Я знаю, что если я буду играть с ним в гольф, я могу закончить тем, что возьмусь за старое, что возбуждение от разговора про наркотики или разных пташек или про то, как делать разные неправильные вещи закончатся встречей с кем-нибудь, кто курит травку. Я буду чувствовать себя неловко, отказываясь, поэтому, в конце концов, я закурю косяк. Это моя слабость. Я думаю об этом, знаю, что все к этому придет, и говорю себе, что сумею сказать им: «Я ухожу»; но когда такая ситуация случается на самом деле, я начинаю думать, что никуда не пойду – и это беспокоит меня.
Надеюсь, что к тому времени, как вы будете читать это, я сумею полностью вылечится, однако в данный момент я все еще к этому иду. Быть зависимым от чего-либо означает, что в глубине тебя всегда остается крохотная часть, которая в любой момент может воскреснуть и прийти незваной. Я не могу даже выпить стакан вина, потому что если я так сделаю, я захочу больше. Я уверен, что на этой неделе все будет нормально – я схожу на наше собрание и проделаю свои Двенадцать Шагов. Это как домашнее задание. Я должен записать все эти вещи про отрицание, про сомнения, про бессилие, и тогда я могу настроить себя на то, что не могу так поступать. Как только это записано на бумаге и уложилось в моих мозгах, когда бы мой друг не позвонил мне, приглашая играть в гольф, поскольку я заложил основу, сделал домашнее задание, установив для себя границы, я знаю, куда это может завести меня. И сегодня у меня есть выбор - хочу ли я сыграть с ним в гольф и позволить себе слабость или сыграть с кем-то другим, кто не будет предлагать мне травку. А потом я снова могу идти на собрания. Я не хочу опять совать свою руку в огонь. Косячок может быть только один, но его будет достаточно, чтобы я снова загулял.
Этот приятель знает, что мы с Джо встретились благодаря Nar¬cotics Anonymous, и он знает, что Джо больше не принимает наркотики. В его обществе я чувствую себя неуютно. У меня не хватило мужества сказать ему, что я болен, потому что мне было наполовину стыдно, и я убежден, что он будет думать обо мне, как о полном ничтожестве. Но Джо продолжает говорить, что я должен противостоять этому и рассказывать людям, поэтому сейчас я честен с собой, перекладывая давление на них - если они судят обо мне по этому факту, пусть они будут чувствовать себя отвратно, а не я.
Мне следует ходить на собрания каждый вечер, но я не хожу. Хотя собираюсь именно так и делать.
На этой неделе я виделся с консультантом в Прайори и рассказал ему про свою слабость. Он сказал: «Если вы выпьете до понедельника, обещайте мне, что вы приедете в Прайори на неделю». Я сказал ему, что не могу пообещать такого, поскольку чувствую себя слишком слабым. Но на этих выходных я собираюсь доказать себе, что могу ходить на собрания и чувствовать себя хорошо. Если у меня получится, все у меня будет великолепно. А если сдамся, уверен, я буду чувствовать себя дерьмово.
Последний раз, когда я сдался, я ушел в загул на всю ночь. Джо очень волновалась, так как понятия не имел, где я. Если бы я мог пойти куда-нибудь, выкурить косячок, взять пару пива, а в 2 ночи сказать: «Ок, я иду домой», было бы чудесно. Но я так не могу. Я бы хотел, что так было. Мне бы хотелось, чтобы я мог так себя контролировать.
Зависимость от наркотиков заставляет вас обманывать других, а я ненавижу это, потому что честен по природе. Меня так воспитали.
Побыв уже на нескольких сотнях наших собраний, я слышал более, чем достаточно страшных историй. Я видел, как умирают друзья. Один человек, с которым мы вместе проходили курс лечения, умер после того, как вышел из Прайори. Первый раз, когда я увидел на встрече этого красивого тридцатилетнего миллионера , я подумал, что это «подстава». С его деньгами он сделал Прайори для себя чем-то вроде отеля: он оставался на некоторое время, уходил домой, снова возвращался. Я думал, он развлекается. Через шесть недель он умер – отказали почки: 30 лет, алкоголик.
Я был глубоко потрясен этим. Оказалось, что это действительно вопрос жизни и смерти. Смерть приятеля открыла мне глаза на то, как легко я могу вернуться к прошлому: снова пропадать на вечеринках, набрать вес, запить, принимать наркотики, начать себя ненавидеть.. Такой образ жизни означает для меня смерть. Я чувствовал, что гибну, когда жил так, я хотел умереть, когда ощущал это чувство.
Выходные прошли. Мой приятель по игре в гольф звонил и оставил три сообщения, а я нарочно на них не ответил. Мне удалось пережить эти дни и не сорваться, и я был чертовски горд собой.
@темы: Перевод, Биография Салливана, Снукер
Кстати, как там наша идея с редактором из числа твоих знакомых филологов?
я вот как раз думаю, кого бы из филологов заставить всё это дело вычитывать. Есть тут у мну на примете один человек, вечно меня подкалывает, что я описки делаю, когда лекции пишу. Вот пускай и читает переводы %)
у меня есть чем крыть, я ей всю эту неделю буду фигурное катание записывать %)))))
ну а что, трудно ей что ли, хорошую вещь почитать?